Препринт

«Плата за вход — «5 бацилл!». Кто проводил вечеринки во время эпидемии чахотки

24 февраля 2021 в 14:33
В «Новом литературном обозрении» вышла книга Мозер Ульрике «Чахотка» — об истории туберкулеза и отношении к нему в обществе. «Афиша Daily» публикует фрагмент книги.

Экспрессионизм и дадаизм также создали радикальный язык для разговора об умирании и смерти. Экспрессионизм был не только опьянением и экстатическим порывом — оборотной стороной визионерства было изображение бессилия, страданий, боли и бесконечного страха. «Миссия экспрессионизма не имеет никакого отношения к прекрасному».

Отталкивающие явления, табуированные и вытесненные культурой, были возведены экспрессионизмом в критическую степень ужасного и тошнотворного, усилены средствами шока. «Безобразным считаются страдания, болезнь тела и духа, гримасы страха», — пишет [литературовед] Томас Анц.

Болезнь у экспрессионистов исключает любое позитивное толкование, она разрушает и отталкивает, она — выражение душевно-ментальной деформации и абсурдности мира.

Чем ближе смерть, тем ничтожнее и даже циничнее любые культурные напластования: Бог далек, избавление исключено, утешения нет, только страх, опустошенность и одиночество, и никакого смысла ни в смерти, ни в страдании.

В сочинениях Клабунда болезнь и смерть присутствуют постоянно. Клабунд был близок к экспрессионизму и дадаизму, дружил с Готфридом Бенном и восхищался им. Одновременно Клабунд был литературным аутсайдером и одиночкой, который всю жизнь искал себя среди литературных и политических течений своей эпохи. Его биограф Маттиас Вегнер назвал его «жонглером духа времени».

Аутсайдером Клабунда сделала еще и его болезнь. Он рос болезненным ребенком и часто нуждался в лечении. В письме от 23 марта 1912 года он писал, что причина его многолетнего злокачественного кашля — «хронический закрытый туберкулез». Закрытый туберкулез не считался заразным, но оба легкие были затронуты, и больной в любую минуту ожидал ухудшения, однако жалеть себя нужным не считал: напротив, тем более страстно, лихорадочно и саморазрушительно он бросился творить. Еще так много надо было успеть — хотелось писать, любить, жить.

В 1913 году 23-летний Альфред Хеншке грандиозно заявил о себе в обществе своим первым стихотворным сборником «Утренняя заря! Клабунд! Занимаются дни!» Это были юношески-нахальные стихи в стиле вагантов и в традиции Франсуа Вийона. Эти стихи сделали его знаменитым.

Свой творческий псевдоним — Клабунд — молодой поэт составил из двух слов: KlabautermannKlabautermannДомовой, чаще на корабле. и VagabundVagabundСтранник, бродяга, странствующий поэт.. Его псевдоним теперь более известен, чем все, что он написал, а творил он с невероятной скоростью. Зачастую это сказывалось на качестве его произведений, некоторые из них выходили поверхностными, сырыми, как будто незавершенными. Его друг Готфрид Бенн однажды ядовито заметил, что «проворный» Альфред Хеншке «клепал стихи, как кролик свое потомство».

Клабунд одинаково самозабвенно, пренебрегая своим здоровьем, бросался и в творчество, и в отношения с женщинами — танцовщицами, певицами, девушками с сомнительной репутацией, молоденькими пациентками санаториев, пока лечился от чахотки. «Я люблю их всех, всех», — писал он в своих стихах.

Один их друзей назвал его как‑то «любовным конвейером», Клабунд же отвечал, что сожалеет лишь о тех глупостях, которые не успел совершить.

Хотя Клабунд внешне совсем не напоминал Казанову, он с поразительной легкостью покорял женские сердца. Он был тонок, хрупок, даже нежен, всегда элегантен, коротко стрижен, бледен и меланхоличен, носил очки в толстой роговой оправе, голос имел особенный, тихий и слабый. При этом он был смел, дерзок, нагл, но более всего очаровывал своей трогательностью, скромностью, вежливостью и добротой. А еще печальной потерянностью. По словам актера Эрнста Кифера, Хеншке «был окружен аурой галантности».

В 1914 году Клабунд, как многие из его поколения, хотел идти добровольцем на войну, но в армии не нашлось применения для легочного больного. Последнее решающее обследование Хеншке прошел в январе 1916 года. Пока в Европе бушевала Первая мировая война, Клабунд в санатории сражался с чахоткой.

В 1916 году, после многочисленных пребываний в разных санаториях, Клабунд впервые попал в Давос. Здесь поэт, до сих пор сочинявший патриотические солдатские песни, сделался радикальным пацифистом. Но прежде всего он предписал себе свою собственную терапию против медленного умирания: творчество, творчество, творчество. И, разумеется, флирт с пациентками санатория, которые не могли противиться его утонченному шарму.

Давосский пансион «Штольценфельс» стал для поэта вторым домом, новой родиной. Он возвращался в Давос все чаще и оставался там все дольше, подружился с супругами Пёшель, владельцами пансиона. В своем саркастическом рассказе «Болезнь», написанном в Давосе в феврале — марте 1916 года, он вывел супругов под именами Пневмо и Торакс. Рассказ повествует о писателе Сильвестре Глоннере и его поклонении умирающей актрисе Сибилле Линдквист. Здесь все смирились со своей обреченностью и не пытаются избежать смерти.

История начинается с вопроса: «„Так вы приехали сюда, чтобы умереть?“ — „Зачем же еще?“ — переспросила Сибилла».

Экспрессионистский текст Клабунда в буквальном смысле — траурно-похоронный. Его короткие, лихорадочно меняющиеся, перехлестывающие друг друга циничные эпизоды в одинаковой мере проникнуты и отчаянием, и жаждой жизни. «„У меня больше нет одного легкого. От другого остались три четверти. Я умираю. Я уже наполовину мертва. Живы еще мои губы. Я так боюсь одиночества. Поцелуйте меня!“ Кокотка с головой старухи, с дурным запахом изо рта, который она пытается заглушить тяжелым парфюмом, скакала вприпрыжку по променаду. За ней, задыхаясь и кашляя, едва поспевали два молодых элегантных господина».

В другом эпизоде рассказывается об учителе старших классов, страдающем от туберкулеза кожи: «От него отвратительно пахнет, другие гости то и дело на него жалуются. А мне нравится этот запах, запах разложения. Однажды ночью санитары тихонько вынесут его из пансиона, а наутро объявят, будто он уехал. В такие ночи я всегда просыпаюсь. Я разглядываю каждый труп весьма внимательно».

Черный юмор Клабунда играет разными оттенками: от макабрического и легкомысленного до безрассудно-дерзкого. Когда в Давосе праздновали фашинг — карнавал накануне Великого поста, — Клабунд устроил в пансионе «Штольценфельс» маскарад, был его распорядителем, делал плакаты из фотоколлажей, инсценировал открытие, написал стихи. В дадаистских приглашениях на вечеринку поэт объявлял о программе безо всякого почтения к болезни и больным: «Бацилловый вальс» и «Всеобщий хор с резекцией ребер», бег в мешках, победителю в награду градусник, «Лихорадочно-температурное танго», плата за вход — «5 бацилл!».

На праздник допускались только те, кто мог предъявить доказательство своего туберкулеза.

Именно среди бесчисленных стихотворений Клабунда о болезни и смерти и находятся его лучшие творения, одновременно нахальные и исполненные меланхолической грации. В стихотворении «Давосский бар» поэт пишет: «Туберкулой выплясывает некто,/чирикает крылами черный фрак <…>/Мечтает юноша о дали эфемерной,/Из‑под его жилеточки глядит/Прореха ужасающей каверны,/В ней ночь, как пальма южная, дрожит».

Больной туберкулезом Хеншке не желал, чтобы болезнь управляла его жизнью, он использовал жизнь и наслаждался ею, не теряя ни секунды, как одержимый писал, все больше лежа на воздухе, укутавшись в теплое одеяло, заваленный бумагами, книгами, всегда с карандашом в руке. Его нервозность, болезненное сочинительство — стихи, эссе, гротески, драматические наброски, романы — позволяли ему забыть о его неизлечимой чахотке.

«Болезнь — это особенная глава, — писал он, — в моей жизни — двойная бухгалтерия. Болезнь занимает в ней большое место, но ее следует лишь принимать к сведению, и пусть меня черти зажарят, если болезнь станет оказывать влияние на другую часть моей настоящей жизни. Я хочу жить. Еще хоть немного».

Болезнь, жизнь и смерть — вот темы творчества Клабунда. Смерть — самый частый его мотив, она всякий раз разная: возвышающая, печальная, иногда — в сопровождении ядовитого черного юмора.

Тексты, написанные между 1920 и 1925 годами в Давосе, предвосхищают гротески Георга Гросса. В коротком рассказе «Машинописное бюро» смерть является в образе чахоточного господина, который «в зеленоватом свете ламп кажется давно уже умершим, сухо кашляет, извергая из гибнущих своих легких не то гнилое дыхание, не то склизкую массу».

В тексте «Памятник в снегу» автор пишет: «Открытая рана над правым легким болела уже не так сильно, но каждый день он, как виноградарь вино, вычерпывал из себя несколько мисок гноя. Черт знает, как только его почки так долго выносили это производство гноя». Это новый, острый взгляд на болезнь, на Давос и его обитателей, циничный и беспощадный. Это протест и сопротивление, пусть даже нежное и хрупкое, исполненное смертельной скорби, но не смирение и терпение.

Клабунд хотел еще очень многого. И желал все больше. На покой и смирение, предписанные врачами, у него не было времени. В Берлине 1920-х годов он не выходил из богемных пивных и писал как одержимый. Страх остаться один на один с болезнью толкал его на любовные приключения. Все, что он зарабатывал, он тут же тратил. Без помощи друзей он не смог бы оплатить счета от врачей. «Жить, жить и еще раз жить. Это — главное».

Издательство

«Новое литературное обозрение», перевод Анны Кукес

Расскажите друзьям