Голова Икабода Крейна
Любимая собака Виктора Франкенштейна скончалась под колесами автомобиля. Безутешный юноша при помощи электричества воскресил друга, и восставший из ада пес начал терроризировать соседей Франкенштейна с невиданной жестокостью. «Это самый отвратительный фильм ужасов в истории кино», – так оценили прокатчики в 1984 году дебют двадцатипятилетнего режиссера Тима Бартона. Фильм «Франкенвини» так и не вышел на экраны. Сейчас Бартону сорок один. Его следующие картины переполнены самыми причудливыми монстрами. Собачьи трупы там тоже были. Но с тех пор режиссер не работал в жанре фильмов ужасов – до «Сонной Лощины». «Наконец я сделал то, о чем мечтал с шести лет, – полноценный, леденящий кровь фильм ужасов».
Считается, что он никогда ничего не читает, абсолютно счастлив в браке и набит сумасшедшими идеями на сто фильмов вперед. Играющее дитя Голливуда, режиссер Тим Бартон и сам-то похож на игрушку. Какая-то смешная, очаровательная и чуть-чуть отталкивающая кукольность заключена в его долговязой фигуре, вытянутом лице, копне черных, явно нечесанных кудрей, в вечно изумленных глазах. Щелкунчик, застывший на полпути к обращению в принца. Нечто не вполне человеческое сочетается в нем с чисто человеческим озорством и ребячливостью, и притом без всяких там противоречий или парадоксов: все картины Бартона представляют собой цельные творческие миры, одушевленные тем единственным, что дает жизнь произведениям искусства, – чудодейственной верой автора в собственный вымысел. Эта исключительная вера сильно выделяет Тима Бартона из числа блистательных ремесленников Голливуда, которые вправе, наблюдая его успехи, ревниво вопросить: «Ну и что, что тут особенного? Подумаешь… И мы так можем». Что в нем особенного – так просто и не сообразишь. Собственно говоря, Бартон – редкий случай чистейшего кинематографического обаяния. А ни одно обаяние не ответит на вопрос, откуда оно взялось, как действует и зачем нужно. Что выделяет, к примеру, романтических монстров двух первых серий «Бэтмена» – Джокера, Человека-пингвина и Женщину-кошку – из великого сонма голливудских монстров? Бесконечное обаяние. Они воистину живее всех живых. Один достаточно изысканный критик из Cahiers du cinema в порыве эстетического восторга написал, что про одни глаза Человека-пингвина мог бы сочинить статью! Чистота художественной формы позволяет грузить фильмы Бартона любыми идеологическими домыслами. Но этот труд столь же успешный, сколь бесполезный. Никаких тайных смыслов в картинах Бартона нет. Даже самые жестокие его выдумки простодушны. Редкие эротические ситуации – комичны. В его фантастических играх с жизнью и смертью нет и тени демонизма, имморализма или злобного удовольствия от попирания приличий. Просто он родом из другой Галактики и смотрит на привычное нам, землянам, с комическим удивлением.
По голливудским меркам Бартон – молодая шпана, декадент и выскочка. Он не снял покуда ничего большого и серьезного. Даже заправский озорник Земекис подарил в конце концов родине ее национального героя, Форреста Гампа. Бартон же отделывается от запросов родины уморительными монстрами, и бедолага Эд Вуд, худший режиссер всех времен и народов из черно-белой саги «Эд Вуд», – кажется, самый любимый его герой, наравне со скелетиком из «Кошмара перед Рождеством». Мистерия жизни, по Бартону, столь же священно-серьезна, сколь и пародийно-комична, Кошмар равноправен с Рождеством, худший режиссер ничуть не уступает лучшему, а неразумность земной жизни – лучший гарант ее сохранности и вечного обновления…
Покуда Тим Бартон не повторяется, ничто не предвещало в его творчестве (после комической эпопеи «Марс атакует!») утонченных кошмаров «Сонной Лощины». Разве что пристрастие ко всему колющему и режущему (сошлемся на его фильм «Эдвард Руки-ножницы») и обнаружение в человеческом скелете самостоятельной игровой силы, притом силы комической. Русскому читателю-зрителю, привыкшему к фигуре доброго сказочника со слезящимися от умиления глазами, Бартон мог бы показаться жестоким и безответственным шалуном, если бы не его всепокоряющая художественность. Если уж он снимает кино о том, как ужасно Человеку разумному вдруг оказаться без головы, – кошмар обязан быть не бутафорским, а самым настоящим. Таким он и оказывается.
Сонная Лощина – так называется поселение голландских колонистов, описанное в романтически-юмористическом рассказе американского классика Вашингтона Ирвинга, что лег в основу сценария. Все прообразы реалий будущего фильма вроде бы присутствуют в нем: легенда о Всаднике без головы, фигура героя со странным именем Икабод Крейн, желанная ему девица Катарина, описание местности, как пограничной с потусторонним миром. Однако лукавый и неторопливый рассказчик сохраняет полную невозмутимость здравого смысла, уверенного, что особо крупные кошмары снятся на сытый желудок. На именинах девицы Катарины объевшиеся поселяне травят байки о злодействах Всадника без головы – и в результате школьный учитель Икабод по дороге домой пропадает без вести, оставив после себя одну шляпу. Может, он и по сей час жив и здоров, замечает рассказчик, а может, и случилось что. Во всяком случае, пропадает именно школьный учитель – фигура, явно чужая природе и здоровому круговороту естественных отправлений.
Конечно, не таков герой романтика Бартона в исполнении Джонни Деппа. Для расследования таинственных убийств в Сонную Лощину, обитель сизых туманов и мертвых деревьев, прибывает полномочный посол Ее Величества Цивилизации, маниакальное дитя Его Величества Века Просвещения, молодой бледнолицый констебль из самого Нью-Йорка, вооруженный набором зловещих хирургических инструментов, бесстрашный, легкий и пластичный, точно кузнечик. Маниакальная одномерность образа всегда на диво шла Джонни Деппу, в противовес живописности и лишнему психологизму. Старая острота о том, что у настоящего романтического героя есть только голова и половые органы, подходит ему как нельзя лучше. В обстоятельствах фильма Бартона у героя есть только голова и нешуточный риск эту голову потерять. В прямом смысле – от меча Всадника без головы, и в переносном – от любви к загадочной Катарине Ван Кассель, полуангелу-полуведьме (Кристина Риччи).
Итак, «Сонная Лощина» – ловушка для бедных человечьих голов, граница миров, магический капкан, созданный режиссером в добротной, чуть ли не чопорной серьезности, имитирующий такую же добротную и чопорную повествовательность старинного романа. Медленно и неотвратимо капает расплавленный сургуч, похожий на густую кровь, запечатывая причудливо исписанные страницы завещания. Летит из-под колес старинной кареты опавшая листва. Юноша, девушка и мальчик ищут в притихшем зимнем лесу вход в царство мертвых. Сумрачная атмосфера, сотканная Бартоном из любимых им холодных тонов, вроде бы предельно строга и точно уложена в стиль готического рассказа. Ужасный Всадник действительно ужасен, отрубленные головы сохраняют на лице жуткое выражение отчаяния и страха. Кровь, то и дело брызжущая на брезгливое и надменное лицо героя, нисколько не походит на клюквенный сок. Тем не менее стихия самой беспардонной иронии заполняет строгий и серьезный рисунок бартоновского повествования, то и дело обнаруживающего острый, как хорошо заточенные ножницы, комизм.
Комичен пытливый маньяк Икабод со своими абсолютно бесполезными научно-исследовательскими прыжками около обезглавленных трупов, комичны обитатели Лощины, топчущиеся вокруг своих избушек, как величественные индюки, комичен и сам Всадник без головы. «Он мертв?» – с надеждой спрашивает возлюбленного Катарина после долгих попыток всех честных людей Сонной Лощины расправиться с Всадником. «В этом и проблема, – отвечает герой Деппа с неподражаемой комической меланхолией. – Он был мертв, когда приехал сюда». Пытаться убить мертвое столь же целесообразно, как воскрешать живое. В подобных соединениях несоединимого кроется чарующее обаяние Бартона, без которого «Сонная Лощина» была бы просто-напросто добротным ретроужастиком.
Земная жизнь – занятное приключение, и Бартон искренне симпатизирует всем без исключения земным придуркам, в это приключение втянутым. Он любит своих героев. Он любит их и тогда, когда они не совсем люди, и тогда, когда они совсем уже не люди. Особенно ему милы существа неразумные, не похваляющиеся умом или знаниями. Вот когда подросток Риччи («Марс атакует!») в разгар марсианской осады вдруг пустился спасать свою престарелую бабушку – тут и оказалось, что бабушкина тирольская песенка есть страшное оружие против злобных марсиан. Вот когда Икабод Крейн бросил свои глупые инструменты, как следует влюбился, вспомнил детские страхи, пошел на переговоры с ведьмой и положил на сердце книжку о любовной магии – тогда только над новогодним Нью-Йорком наконец просияло солнце. С Бартоном, пронзающим тепленькую буржуазную кашицу голливудских ценностей космическим холодом настоящей древней иронии, приходит самооздоровление жанрового кино. Ужас свободно совмещается с комизмом, пародия – с нежной любовью к объекту пародии, ирония не разрушает веру в художественный мир, а только укрепляет ее, добавляя в кушанье те крупинки соли, без которых оно несъедобно. Обнаруживаются перспективы у казалось бы исчерпанной игры. Непочтительный озорник Бартон почтителен к чарам изображения и колдует над ними с полной серьезностью алхимика. В этот раз набор материальных элементов в его фильме совсем невелик – но какова их выразительность! Чего стоит пластика одних только деревьев, напоминающая лучшие пейзажи немецких романтиков, или целая симфония разнообразных дымов и туманов…
Несмотря на камерность новой бартоновской картины, алхимическая суть художественного вымысла «Сонной Лощины» справедлива для всего земного мироустройства. Никакие хитроумные приспособления прогресса не спасают от каверзных туманов Иррационального, которое, однако, верно прислуживает самой рациональной агрессии и элементарнейшей алчности. Собственно говоря, весь наш мир – затерянная в космосе Сонная Лощина, в которую опустился наш упрямый, жалкий, комичный и героический разум. А самое трудное в этой Лощине – сберечь голову…
Не беда, если Тим Бартон в самом деле не читает книг. В конце концов, как говорят герою жители, «единственная книга, которая вам может пригодиться в Сонной Лощине – это Библия».
Да и та ему не пригодилась.
Американский дом кино, Горизонт, ср-вс 1-12 марта; Стрела, пт-вс 3-12 марта
Натурные штудии
У мексиканских кинематографистов пятидесятых годов, снимавших картины про безголового борца Санто, компьютеров не было. На студии Hammer, производившей дешевейшие фильмы ужасов, про них тоже мало что знали. Первое условие, которое поставил Тим Бартон продюсерам «Сонной Лощины», – «как можно меньше компьютерных эффектов». «Работать живой камерой, не прибегая к цифровой обработке, куда интересней. Какая волшебная атмосфера была в старых добрых ужастиках Хаммера – а эти ребята делали все своими руками». И десятки киноагентов отправились на разведку в голландские общины в окрестностях Нью-Йорка, где и находится реальное поселение Сонная Лощина. Несмотря на то что многие из деревушек почти не изменились за последние сто пятьдесят лет, Бартон решил, что Сонную Лощину нужно строить своими руками. Четыре месяца бригада английских рабочих возводила городок и прилегающие окрестности в гигантских павильонах недалеко от Лондона. Главной проблемой стало искусственное небо. Павильон оснастили сотнями разбросанных по потолку ламп, каждая из которых индивидуально управлялась с реостата. А во время натурных съемок использовали три мощнейшие световые установки, закрепленные на сорокаметровых кранах. Чудеса начались уже во время съемок. Птицы стали обживать павильонный лес, но затем собрались на юг, когда по кинографику наступила зима. А в полицию стали поступать звонки от местных жителей, увидевших в ночном небе НЛО. «Рецепт прост, – говорит Бартон. – Пытаешься на натурных съемках работать, как в павильоне, а на павильонных съемках, как на натуре, – и реальность становится волшебной, а волшебство – реальным». Съемки продолжались около шести месяцев, что непозволительно долго для голливудских фильмов (последние «Звездные войны» снимались 65 дней). Чтобы свести до минимума спецэффекты, над каждым кадром работали часами. В результате «Сонная Лощина» превратилась в уникальную живописную галерею, где собраны тысячи полотен. От барбизонцев до импрессионистов. От Каспара Давида Фридриха до Арнольда Бёклина. Не шибко образованный Бартон про художников разговаривать не любит: «Мы просто хотели снять самый дорогой мексиканский фильм ужасов. И у нас это, кажется, получилось».