Доброе утро, Вьетнам

Рисовые поля, домики на сваях, буддийские монахи, пагоды, каналы, джунгли, мангровые заросли, плавучие рынки, выпускники Ереванского политехнического института, пляжи неземной красоты – комары, тараканы, малярия, лихорадка Денге, бешеные собаки плюс общая антисанитария. Пересечь весь Вьетнам на велосипеде, от Сайгона до Ханоя, пытается Елена Егерева.

«Вери бьютифуль, вери чип», – хозяин моего отеля, выпускник Ереванского политехнического института, везет меня в лавку к своей знакомой – покупать велосипед. Первый раз выхожу в этом городе на улицу – и пропадаю. Моя одежда пропитывается запахами имбиря, лайма, сладковатой рыбы и пряного мяса. На тротуаре лежит человек лицом вниз. Массажист то его складывает, то раскладывает, как официант матерчатую салфетку. Узкое пространство слева – в кухонном чаду, все заставлено низкими пластмассовыми стульями и столами. За ними женщины в шляпах-конусах отлепляют от бананового листа тягучую белую массу – рисовый пирог. Кажется, что это очень вкусно, но под ногами-то потроха, рыбьи пузыри и помойные ручейки. Одна женщина делает другой маникюр прямо на этих стульях. Беззубая бабка торгует по соседству поддельными зажигалками американских солдат с надписями: «War is disaster». «Шушайн! Шушайн!» – мальчик дергает за рукав проходящую мимо немку. Кому здесь может понадобиться чистильщик обуви, непонятно: все в сандалиях. Жара страшная. Хочется прохладного молока из кокоса. Но продавщица сначала топором немного стесывает скорлупу, а потом вставляет в отверстие уже использованную трубочку.

Сайгон я представляла себе по-другому. Я прилетела во Вьетнам с туфлями-шпильками и коротким вечерним платьем в рюкзаке. Дело не только в том, что без шпилек и коротких платьев я в принципе никуда не езжу. Я думала, что Сайгон – пряный, кофейный, опиумный «Индокитай» Катрин Денев, с висящими на улицах птичьими клетками и запотевающими от жары пластинками на патефоне. Такой Сайгон я увижу позже, а пока я в велосипедной лавке. Сосредоточиться невозможно – выбираю наугад ту модель, на которой тут все ездят: похожа на детский «Орленок», только с корзинкой спереди. Писать цену на бумаге бесполезно – не понимают. На пальцах тоже почему-то не понимают. Вьетнамцы делают так: достают купюру из кошелька и показывают. Передо мной машут 300000 донгов, а я перед ними – 270000 донгов. Они мне – жестами: даже разговаривать не будем. А я как будто ухожу. Срабатывает мгновенно. Велосипед достается мне за $18 ($1 – около 16000 донгов). Я собираюсь пересечь на нем за две недели весь Вьетнам с юга на север, от Сайгона до Ханоя, а в Ханое продать его на базаре и улететь в Москву. Я выбрала велосипед, потому что это главное вьетнамское средство передвижения. Кроме того, на автомобиле я уже путешествовала, а автобусы – точно не для меня.

Я очень боюсь Вьетнама. С одной стороны, тут рисовые поля, домики на сваях с крышами из пальмовых листьев, буддийские монахи, пагоды, каналы, джунгли, мангровые леса, змеиные фермы, плавучие рынки, песчаные пляжи, плантации тропических фруктов. Но еще здесь есть малярийные комары, вши, диарея, дизентерия, брюшной тиф, туберкулез, лихорадка денге, пиявки, ядовитые змеи, бешеные собаки, дикие обезьяны и общая антисанитария – полный набор моих личных страхов. Воду можно пить только кипяченую или из пластиковых бутылок. На лед и мороженое – строжайший запрет. Есть путеводители рекомендуют только в самых людных и чистых местах. Спать – только под москитными сетками или кондиционерами. Мыться – только в дорогих отелях. Да, забыла: на велосипеде я тоже ездить практически не умею.

Со стороны движение на улицах Сайгона (официально он Хошимин) пугает. Каждую секунду ожидаю самого худшего, катастрофы. На мотороллерах несутся девушки без лица: рот и нос закрывает повязка из какого-нибудь веселенького материала. Крепится она резинками на ушах. Лоб и макушка прячутся под панамой. На руках у девушек – голубые или розовые перчатки до локтей, как бальные. Это от солнца. Все обязательно что-то везут на багажнике: гогочущих птиц в огромной клетке, двухметровые цветы в кадках, пуд пуха, глыбу льда, которая тает на глазах.

Больше всего на дороге велосипедов. На одном из них мчусь я. Примитивный механизм проявляет себя уже через полчаса: от него друг за другом начинают отваливаться педали, болты, сиденье. Но это как раз не беда: из-под земли обязательно вырастет маленький вьетнамец и быстро-быстро все опять приладит; мастерские – на каждом углу. Мотоциклы, как и автомобили, – редкость. На мотоциклах по Сайгону разъезжают только дети бизнесменов с крашеными рыжими волосами – это самые опасные участники движения. На светофоры внимания никто не обращает. Пересекать улицу можно в любом месте, под любым углом, в любом направлении. Поэтому кто-нибудь обязательно движется прямо тебе навстречу. Иностранцы – а их во Вьетнаме много даже в сезон дождей – подолгу не решаются перейти дорогу. В Сайгоне никто никого не пропускает, здесь просто стараются не задевать заборы, столбы, деревья – ну и пешеходов в том числе. А вьетнамцы пересекают проезжую часть, даже не глядя по сторонам. Секрет в том, чтобы двигаться медленно.

Со стороны дорога пугает. Но внутри потока ничуть не страшно. Через какое-то время я даже могу глазеть по сторонам. Вот впереди огромный плакат «СССР– Вьетнам 1973-2003». «Хэлло! Хэлло!» – машут мне из какой-то лавки женщины. Из другой лавки меня провожает взглядом «Неизвестная» Крамского.

Днем Сайгон – французский. Я несусь мимо желтых особняков в колониальном стиле с зелеными решетчатыми окнами, мимо «пежо» и «рено» 50-х, пересекаю бульвары и аррондисманы. Кофейни встречаются на каждом углу, правда, кофе холодный (возможно, воду не кипятили). Просишь горячий – приносят тот же стаканчик, но поставленный в чашку с теплой водой. Запах у кофе карамельный. Но довольствоваться запахами я больше не могу – и нарушаю обет не пить некипяченую воду. Кофе невероятно вкусен: похож на эспрессо, но усложнен специями и сгущенным молоком. Вечером Сайгон – американский. У набережной американцы жмутся к крохотным вьетнамкам, в баре Apocalypse Now происходит какая-то уэльбековщина.

На рынке в Тёлоне, сайгонском Чайна-тауне, в гамаке под потолком покачивается малюсенькая старуха в шляпе-конусе. Хочу ее сфотографировать – старуха пищит. Кто-то тихо говорит на английском: «Вам лучше этого не делать – это не шутки». Это вьетнамец-эмигрант, он давно живет в Париже, женат на француженке. «Вьетнамцам нравится фотографироваться, они всегда позируют, но это китайский рынок. Китайцы считают, что так ты крадешь их душу». Старушка прячет от меня свою душу, загораживаясь газетой, я с парижанином иду до велосипеда. Вот у него и спрошу, где в Сайгоне лучшие рестораны. А то я ем в дорогих туристических заведениях, где кухня неинтересная, запахи, в отличие от тех, что несутся ко мне со всех тротуаров, односложные, а официант стоит за спиной и пялится. Парижанин меня огорошивает: «Самая вкусная еда – на улице, правда, если сможете не обращать внимания на грязь вокруг. Мы с женой утром спускаемся из дедушкиного дома – и сразу же туда». Вы, говорю, привыкли, а иностранцы травятся. «Все зависит только от вас».

Вечером начинается ливень. Паркуюсь под навесом уличного кафе. Женщин, одетых в национальные платья с разрезами до пояса и в штаны, берет оторопь: улыбаются, даже не слушают, о чем я их прошу, – рассматривают меня во все глаза. Здесь совсем не туристический район. В первый раз пробую уличную еду – суп фо из лапши за 5000 донгов, то есть за 10 рублей. Признаю в супе лишь рисовую лапшу, креветки, лайм и, кажется, тот самый пахучий соус ныок-мам, без которого вьетнамская кухня немыслима. Получается он из рыбы, тухшей несколько месяцев в керамических чанах. Остальные как минимум десять ингредиентов мною не опознаны. Если можно так сказать о супе, он глубоко западает мне в душу. Потом мне скручивают спринг-роллы: в рисовые просвечивающие пластинки заворачивают рисовую лапшу, лук и мелко-мелко нарезанную свинину (а можно креветки или, к примеру, грибы). Теперь я буду есть только на улицах.

На карте Вьетнам похож на букву S. Внизу – Сайгон и дельта Меконга, посередке – узкая полоса между Камбоджей, Лаосом и морем, вверху, в 1800 километрах от Сайгона, – столица Ханой. За две недели на велосипеде мне столько не осилить, тем более что я хочу поездить и по самим городам. Поэтому расстояния больше ста километров или мало интересующие меня места я решаю проезжать на поезде или автобусе.

Прошло уже два дня, а я все еще в самом низу этой S, в окрестностях Хошимина: под землей, в оставшихся со времен вьетнамской войны туннелях Ку-Ти. Они тянутся на 250 километров, но проползти на корточках туристам разрешают только несколько сот метров. Жили в туннелях месяцами: здесь были госпитали, в которых партизаны переливали кровь с помощью велосипедных насосов, мастерские, где делали минометы из выхлопных труб, и кухни – дым выходил наружу сквозь отверстия размером с монету. Гид ударяет по пушистым лепесткам похожей на коноплю травы – лепестки тут же сжимаются в нити: «Так коммунисты метили дорогу». Он демонстрирует капканы, которые ставили на американцев. Один из них – замаскированная листьями яма с водой, на дне – бамбуковые стрелы. Некоторые ямы – со створками и валиками, тоже утыканными стрелами, и с прочей инквизицией. Гид входит во вкус: «А этот капкан называется «спагетти». Американским туристам уже нехорошо. Гид явно их подначивает – на самом деле война его мало интересует. Впрочем, как и всех во Вьетнаме. Вьетнамцев гораздо больше занимает, сколько вам лет, есть ли у вас семья. Вьетнамцы – как дети: больше любят спрашивать.

Последний пункт экскурсии – сваленные в кучу автомобильные покрышки. Из них коммунисты вырезали подошвы для сандалий, из автомобильных камер – перепонки. Жгуты надо просунуть сквозь щелки в подошвах, а снизу оставить длинные концы, чтоб следы заметать. Сейчас такие носят только крестьяне. От постоянных ливней у меня не успевают просохнуть любимые пумовские кроссовки, ноги стерты и все залеплены пластырем. Я примеряю сандалии Хо Ши Мина. Недоверчиво шевелю пальцами с алым педикюром – сандалии оказываются жутко удобными: мягкие, не промокают и к тому же не соскальзывают с педалей.

Ночь на автобусе – и я в дельте Меконга, нанимаю лодочника на плавучем рынке Фонг-Диен. В доме на сваях выставлены на продажу секретеры, и в их зеркальных дверях отражается вся заводь: баржи, на которых торгуют ананасами, помидорами, морковью и личи, дрейфующие на волнах банановые листья, натирающийся мылом вьетнамец. Лодками на рынке управляют стоя, с помощью шеста, на конце которого крутится небольшой пропеллер. Суда суперманевренные: куда лодочник своим вентилятором ткнет, туда и едет. Мне немного не по себе: осадка у лодки слишком низкая. Вряд ли, конечно, сейчас вынырнет крокодил, но все-таки… Из окна другой лодки с закрытым верхом высовывается женская рука в золотых браслетах, небрежно перебирает кочаны капусты из соседнего плавучего дома и отталкивает суденышко с капустой как можно дальше. А я покупаю все подряд. Цену надо сбивать процентов на тридцать, впрочем, как и везде. Теперь мой велосипед обрел законченный вьетнамский вид: корзинка и багажник завалены фруктами. Еду на нем обратно в главный город дельты – Кан-Тхо. Начинается ливень, и я укрываюсь под чьим-то навесом, где меня угощают зеленым чаем, а хозяин сам вызывается завинтить мой разболтавшийся руль. Замечаю, что в мутно-кофейном Меконге спокойно плещутся дети. А я-то: крокодилы, крокодилы…

Кто сейчас более странен, дети в Меконге или я, – непонятно. Они показывают на меня пальцами. Иностранцев на велосипеде здесь не видят: туристы, если и берут велосипеды напрокат, катаются в черте города. А испещренную каналами дельту все осматривают с лодок. И приезжают сюда не на два дня, как я: дельта Меконга – одна из самых популярных туристических точек.

Впрочем, моя следующая вылазка – 70-километровая дорога к Пагоде летучих мышей – заменяет любое водное путешествие. Дорога идет вдоль каналов. Слева – рисовые поля и банановые заросли. Справа – перекинутые через каналы узкие горбатые доски без поручней. Женщины с детьми на руках переходят мосты, вцепившись в них пальцами ног, как обезьяны. Параллельно мне на утлой лодке движется розовая откормленная свинья. В лачугах с крышей из банановых листьев играют в бильярд. Единственный минус – я заблудилась, а спросить дорогу не у кого: тут никто ни на каких языках не разговаривает. Самый страх – когда вьетнамцы начинают с бешеной скоростью как бы выкручивать в воздухе лампочки. Этот жест означает: ничего не понимаю, ничего не понимаю. Кто-то в кафе чертит мне план на бумажке, кто-то объясняет на пальцах. Вроде бы понятно.

К партизанским сандалиям покупаю на рынке розовые перчатки до локтей. Теперь выгляжу еще более странно, но французский крем против этого солнца не работает. Вьетнамцы на обочинах показывают меня детям, как московские мамы в зоопарке – жирафов. В придорожном кафе, где можно пить кокосовое молоко, лежа в гамаке, одна девочка объяснила мне: «Нам нравятся иностранцы, потому что они странные. Деревья – они не такие, как мы, они другие. Так и иностранцы».

После заката просыпаются летучие мыши, чьи крылья похожи в сумерках на очертания самой пагоды, а во двор высыпают монахи в оранжевых накидках. За этим зрелищем все сюда и едут. Но все это – ничто, потому что в Пагоде летучих мышей меня настигло самое главное приключение во Вьетнаме. Я оказываюсь тут к закату, мыши уже начинают срываться с деревьев. Но у меня, кажется, солнечный удар: я сползаю на пол по колонне с драконом напротив коричневой статуи далай-ламы с настоящими очками на носу. Лицо у меня красное, как вареное, и все в засохших серых брызгах, на майке разводы, волосы на ощупь – как у куклы. Меня окружает толпа французов. Они суют мне какие-то таблетки и мази от солнечных ожогов. Под картиной с надписью «Пожертвование в 300000 донгов от атташе посольства РФ полковника Виктора Вереа» восседает наставник. У меня, как и у французов и приехавшей откуда-то на дорогом мотоцикле вьетнамской пары, к нему тысяча вопросов. «Это спросишь у Будды, – дает ответ лама. – У тебя температура, можешь спать здесь». Для меня натягивают москитную сетку между четырьмя колоннами – прямо у алтаря, у Будды. Затаскивают в храм велосипед. Один за другим в пагоду заходят монахи лет семнадцати, садятся вокруг меня на пол и начинают изучать мою записную книжку, потом волосы, растаманский шарф. Один протягивает кхмерско-английский разговорник, знаками просит читать: «Я родился во Вьетнаме». – «Я родился во Вьетнаме», – хором повторяют за мной двадцать монахов. «Не хотите ли сыграть со мной в шахматы?» – «Не хотите ли сыграть со мной в шахматы?» Заходит лама, достает из складок в оранжевой накидке зажигалку, закуривает. Может, у меня бред? Во Вьетнаме, на полу пагоды, ночью, я учу английскому буддийских монахов. События сегодня развиваются как-то слишком быстро. Но оказывается, что спать в пагоде без паспорта нельзя, и невесть откуда взявшийся полицейский увозит меня в какую-то гостиницу при участке. Там я полночи пытаюсь заклеить жвачкой дыры от сигарет в москитной сетке. После чего спокойно засыпаю.

Беру курс на север. Пейзажи сменяются молниеносно. Основанный французами высокогорный курорт Далат, до которого я добираюсь из дельты на автобусах почти за сутки, на Вьетнам вообще не похож. Это практически курорт в Альпах: шале, фуникулер, озера, водопады, кондитерские с французской выпечкой, целая улица кофеен, где сидят вьетнамцы в беретах набекрень и в завязанных на французский манер шарфах. В Далате отдыхают вьетнамские художники и писатели. Сюда же приезжают молодожены – в гостиницах или зеркала на потолке, или москитная сетка в виде белого кружевного балдахина. Рельеф местности – резкие подъемы и спуски. Климат тоже не вьетнамский – вечером даже приходится надевать куртку.

Через несколько часов из Альп опять же на автобусе попадаю в Гоа. На Нячанг, один из лучших вьетнамских пляжей, похоже, наводили глянец в «Фотошопе»: белый песок, сочно зеленые пальмы, изумрудные волны. Сейчас здесь отдыхает та же европейская молодежь, что и в Индии. У девушек ровный загар, свежевымытые волосы и белейшие шорты; они забивают под завязку автобус до Хойана. А у меня первый раз в жизни – загар рабочего: черные только лицо, руки и ноги. И мне это – первый раз в жизни – нравится.

Искупавшись в Нячанге, вечером того же дня прибываю в Китай. В портовом Хойане – китайские птичьи клетки на улицах, приземистые двухсотлетние дома из темного дерева с поросшей мхом черепицей, напольными вазами и резной мебелью. В домах – галереи, книжные лавки и рестораны. Там готовят «белые розы» – почти прозрачные пельмени из маниоки в форме розы с жареными креветками или крабами внутри. Горят китайские фонари, китаец играет на гитаре, под сплетенным из веток колпаком свернулась кошка. Первый раз во Вьетнаме я расслабляюсь в седле и даже надеваю для велосипедной прогулки юбку и туфли.

Местные девушки кружат по городу на мотороллерах и задают иностранцам, которых здесь очень много, один и тот же вопрос: «Хочешь взглянуть на мою швейную мастерскую?» Нет, спасибо: сейчас отвезете меня в какой-нибудь азиатский потогонный цех, где будет пахнуть жареной селедкой. По поводу дизайнерских способностей девушек у меня тоже большие сомнения. Но я соглашаюсь, и меня доставляют на центральный рынок, дают толстенный французский каталог «2003/04» и говорят: «Выбирай, что хочешь, – через пять часов принесем в отель». Стоит все в районе $20. Вокруг англичанки и американки примеряют уже готовые вечерние наряды с открытыми спинами. Через пять часов мне в гостиницу привозят шелковое платье с вышивкой гладью из последнего журнала вьетнамских мод. А девушки из лавки Nike – сшитые за столько же часов и $17 высокие шнурованные сапоги из оранжевого шелка. Вьетнамки верещат: «Вери свит, вери свит». Чистая правда.

Еще вчера я каталась в туфлях, а сегодня мимо меня проносится сорвавшийся с грузовика ананас, обгоняют автобусы, сигналят каждые две минуты. Все движутся впритирку. Шоссе №1, главная вьетнамская трасса, пересекает страну с юга на север, соединяя деловую столицу Сайгон с бывшей столицей Хюэ и нынешней – Ханоем. Из-за пыли женщины не снимают платки-повязки с лица даже в автобусах. По встречной тащится похоронная процессия, девочки обнимают гроб. Я оглядываюсь на девочек – и врезаюсь в мотороллер; хорошо, что не очень сильно.

После многочасовой езды зеленые аллеи императорского города Хюэ, проложенные вдоль 10-километровых стен цитадели, кажутся мне самым тихим местом Вьетнама. Движение здесь спокойное, и для велосипеда этот университетский город на Ароматной реке идеален. Но я успеваю лишь объехать старые кварталы и посмотреть Дворец совершенной гармонии с 80 красными колоннами и резной крышей – у меня через несколько часов поезд в Ханой. Я еще не путешествовала на вьетнамском поезде. Кроме того, на шоссе №1 – а это единственный путь из Хюэ в столицу – возвращаться точно не хочется. Все внимание там уходит на дорогу: по сторонам смотреть небезопасно.

Поезд идет целую ночь. Все лежачие места в купе с кондиционерами раскуплены туристами. Остается место в сидячем вагоне с дембелями, которые всю ночь режутся в карты, и с подвешенными к потолку кабинетными вентиляторами. Проводница катит на тележке красное, напоминающее помойное, ведро с рисом. После клоповника при полицейском участке я могу спать даже в таком вагоне. Но только где-то часа в два ночи из-под оконной рамы высовываются усы. Это тараканьи усы. Самые обыкновенные московские тараканы ползают сначала по стенам, а потом и по дембелям. «С ними ничего не сделаешь, – с буддийским спокойствием говорит сосед, – вы спите». И он прав – надо спать.

У меня открылись глаза. Это случилось, когда утром мой велосипед приехал в Ханой со спущенной шиной и без звонка, а вьетнамец в пункте выдачи багажа подбежал к только что прибывшему из Хюэ такому же велосипеду, скрутил с него звонок и привинтил на мой.

Что Ханой может выставить против тараканов, клоповника, заживо освежеванных лягушат, пикирующих ананасов и комаров? Змей в мутных бутылках, которые здесь на каждом шагу, я даже не замечаю – вижу только улицы с названиями «Кожа для барабанов» или «Бамбуковые корзины», озера и нависающие над деревьями кафе-мансарды, где на табуретках мужчины читают газеты за чашкой тягучего кофе. Только сейчас, спустя десять дней, понимаю, что ничего красивее Вьетнама я не видела.

Во вьетнамской столице французы узнают свои провинциальные города: здесь есть и модерн, и модернизм, и неоготика. Но я жму к мавзолею Хо Ши Мина. Это Мавзолей Ленина, но только с поехавшей крышей: она загибается кверху, как у пагоды. В двухкилометровой очереди – пионеры и старички с бородой из восьми волос, как у Дядюшки Хо. Охранница при входе показывает жестом, чтобы я заправила майку в шорты. Человек с голым пузом к Хо Ши Мину не пройдет. Спрашиваю у одного вьетнамца, что значит для него Хо Ши Мин. «Он как кат!» Что? Пишет на ладони пальцем: «God». «Хи из грейт! Ю андестенд?»

Старый город с двухэтажными домами – один большой блошиный рынок. В коробках с CD и DVD – доллар штука – роются иностранцы. Есть советский фильм «Сорок первый» с японскими субтитрами, есть диск с надписью «Продолжение «Книги джунглей» Уолта Диснея», а внутри – союзмультфильмовский «Маугли». Среди ковров, подушек, скатертей с ручной вышивкой, серебряных спиц для волос – поддельные Louis Vuitton, Christian Dior, Gucci. В одной лавке среди туристического хлама отыскиваю действительно гениальную подделку – Rolex 1960-х с Иисусом на циферблате. На полу под машинкой «Зингер» девушка Льен в позе лотоса вышивает грубыми белыми стежками черную двадцатидолларовую накидку. «Внутри – пух», – сообщает Льен. Ее одежду показывают на Неделях моды в Ханое. Внутри синтепон, но это дела не меняет: рукой Льен водит не иначе как сам Ямамото. Из другой лавки выхожу с десятью сумками, купленными за копейки.

В последний день на ступенях торговой улицы в Старом квартале продаю велосипед. Он уходит через несколько минут за $6. Я в состоянии абсолютного счастья: мое путешествие удалось. Только с точки зрения вьетнамцев все выглядит иначе. Во Вьетнаме любой иностранец – миллионер. А тут иностранка в копеечных перчатках и крестьянских сандалиях торгует на улице самым дешевым во Вьетнаме велосипедом, к тому же грязным и полуразвалившимся. Не понимаю, как это произошло, но я оказалась самым большим ужасом Вьетнама.